Не дышите мне в мысли!
Название: Уже мертва
Автор: ItsukiRingo
Бета: ItsukiRingo
Фендом: Yamato Nadeshiko Shichi Henge/Семь обличий Ямато Надэсико
Дисклеймер: все принадлежит Томоко Хаякава
Предупреждение: ООС (наверное)
Персонажи: Кёхей/Сунако
Жанр: дарк, трагедия
Рейтинг: PG
Размер: мини
Статус: завершён
Размещение: только с разрешения
От автора: Очередной литературный эксперимент. История-воспоминание.
Я не знаю, как это описать...
читать дальше В чёрной-чёрной комнате в чёрном-чёрном углу сидит чёрная-чёрная девочка, а в груди у чёрной-чёрной девочки чёрная-чёрная дыра вместо сердца...
Ещё жива, но уже мертва. Пустой каркас, кучка костей и плоти, лишённая жизни. И пусть сердце ещё бьётся, грудь вздымается от дыхания и иногда приходится позволять им практически впихивать в неё еду, она лишь манекен. Марионетка с обрезанными нитями, неспособная ни двигаться, ни жить дальше.
Безразличие. Уныние. И горе. А ещё, кажется, лёгкое безумие, потому что остальные смотрят на неё с жалостью, будто она больна.
Но она не больна. Потому что больные ещё могут двигаться вперёд и либо переступить черту, либо выздороветь и жить дальше. А у неё нет пути ни вперёд, ни назад. Она уже мертва.
- Сунако-чан… - робко окликнула её Ной. – Я принесла ужин. Поешь, пожалуйста, хоть немного. Ты уже третий день ничего не ешь. Нельзя так.
Ной, раньше с лёгкостью вбегавшая в комнату подруги, чтобы броситься той на шею и громко, в лицах рассказать о том, что интересного произошло за день, теперь робко топталась на пороге и говорила тихо, словно и впрямь была в помещении с покойником. Мрачная обитель Сунако не изменилась: всё такая же тёмная и пугающая, никуда не делись заспиртованные животные и органы в банках, манекены, а возле выключенного телевизора веером лежали диски. Всё по-прежнему. Вот только иногда Ной казалось, что здесь витает запах разложения, холодно и зябко, и временами чудится, что чьи-то холодные мёртвые пальцы хватают за плечи, руки, шею... Теперь бойкая Ной боялась оставаться в комнате Сунако надолго.
Раньше комната Сунако была похожа на склеп. Теперь она была склепом.
На просьбу подруги Накахара не ответила. Лишь крепче схватила Хироси за пластмассовую руку и продолжила что-то неразборчиво бормотать. Она сидела, сгорбившись в самом тёмном углу комнаты, обнимала свой любимый анатомический манекен и без конца что-то говорила, тихо, неразборчиво, а оттого так жутко, что пробирало до костей. Прежняя Сунако и в половину не была такой жуткой, как теперь. Раньше в ней ещё оставалось немного света, теперь же не было ничего, кроме тьмы.
В чёрной-чёрной комнате...
Она была этой чёрной девочкой. Из тех, которыми пугают перед сном детишек. И иногда ей казалось, что она слышит, как завывает ветер, гуляющий сквозь чёрную дыру в её груди. Протяжно, тонко и жалобно, словно плачет. Тогда Сунако крепче прижимала к себе Хироси, потому что знала: уж ему-то можно доверять, и продолжала шептать слова, ставшие для неё то ли молитвой, то ли заклинанием:
- Хироси-кун, только ты меня понимаешь! Не предашь, не ранишь. Только тебе я могу доверять. Ты не вероломное сияющее создание. Хироси-кун, только ты меня понимаешь...
Троица её сожителей ходила мимо её комнаты на цыпочках. Юки, проходя возле её двери, всегда испуганно всхлипывал. Тамао часто топталась на пороге и не решалась даже постучаться. И только Ной отваживалась хотя бы войти внутрь.
Какая-то часть Сунако (ещё, видно, не совсем умершая) знала, что так вести себя глупо и эгоистично, что страдает не только она, остальным тоже нелегко, но проще было не обращать на эти мысли внимания, забыть о них, отринуть прочь. И продолжать жалеть себя, ещё сильнее, чем раньше, когда ей было тринадцать. Потому что та боль, что она испытывала, не шла ни в какое сравнение с нынешней.
Тогда она просто была ранена в самое сердце. Больно, обидно, но можно пережить. Теперь она была убита, мертва и просто сидела в углу, ожидая физической смерти.
... сидит чёрная-чёрная девочка...
- Только ты меня понимаешь... Не сделаешь больно, не предашь, не обманешь, как он...
- Нет, так нельзя!
Сунако вздрогнула от пронзительного крика Ной. Та пулей пронеслась мимо скорчившейся в углу подруги и с шумом раздвинула плотные шторы. Раньше она бы не справилась с ними в одиночку, но сейчас тяжёлая портьерная ткань показалась легчайшим шёлком. В воздух взвилась пыль, и Ной закашлялась, прикрыв лицо рукой. В комнате стало светлее и ещё неуютнее: грязное неухоженное место, больше похожее на берлогу какого-нибудь зверя, а не на обитель, пусть и мрачную, девушки. Даже когда-то давно во время приступов хандры Накахара не позволяла себе так запускать комнату.
- Не смей! – зашипела Сунако, как испуганная кошка. – Перестань сейчас же! Прочь! Прочь! Прочь! Оставь меня одну. Наедине...
Сначала Ной испуганно отступила, но потом гнев, приведший её сюда, придал сил. В конце концов, сколько можно молча наблюдать за тем, как лучшая подруга чахнет буквально на глазах. Да её же скоро от Жозефины только по одежде отличить можно будет!
- Сунако-чан! Может, хватит уже? – уперев руки в бока, Касахара начала наступать на подругу. – Ты ведь совсем не выходишь, ничего не ешь, ничем не интересуешься, только сидишь в своём углу и бормочешь какую-то жуть. Так нельзя!
- Кто это сказал? – грубо отозвалась Сунако и уселась в свой угол носом к стене, чтобы свет меньше слепил глаза.
- Я! И я не раз ещё повторю. Нельзя хоронить себя заживо. Выйди подыши свежим воздухом, весна на дворе, всё цветет, всё пахнет. Я понимаю, тебе тяжело. Но ведь и нам не легче.
- Вам никогда не понять. Никогда, – упрямо пробормотала Сунако. Она будто и не слышала, что ей говорила Ной. – Уходи из моей комнаты. Оставь меня одну. Не хочу никого видеть.
Это было бесполезно. Чёртово ослиное упрямство Накахары!
За последний месяц Ной во второй раз попыталась воззвать к разуму подруги, но тщетно. Сунако не слышала никого и ничего. Она спряталась в кокон собственной боли, свернулась в нём калачиком и отказывалась возвращаться во внешний мир. Накахара почти всегда трусливо бежала от правды, от проблем, но сейчас она превзошла саму себя. Больше месяца безвылазно сидеть в комнате и, кажется, делать всё для того, чтобы или сойти с ума, или умереть от слабости.
Ной тяжело вздохнула и бросила полный боли взгляд на подругу. Только бы не заплакать, не разреветься у неё на глазах. Позже, на груди у Такенаги, можно будет дать волю чувствам, промочить его футболку насквозь слезами, как она делала это почти каждый день минувшего месяца. Он будет хлопать её по плечу, бормотать неуклюжие слова утешения и с трудом сдерживаться, чтобы не расплакаться вместе с ней.
В очередной раз она уходит из этой комнаты ни с чем.
... а в груди у чёрной-чёрной девочки...
- Сунако-чан. Ты выспись, пожалуйста. И поужинай. Госпожа Накахара специально для тебя приготовила. Ещё там шоколад и твоё любимое мороженое. Попробуй.
Сунако и ухом не повела, будто Ной с каменным изваянием говорила. Она вздохнула ещё раз и вышла из комнаты, бесшумно закрыв дверь.
Бесполезно. Всё бесполезно.
- Нам тоже тяжело, – повторила Ной, обращаясь к двери, и побрела к лестнице. В глазах уже закипали слёзы, и Мине, застывшая на пороге кухни с прижатой к груди поварёшкой в надежде на то, что племянница всё-таки отведает её стряпню, всё поняла по убитому виду Касахары. Очередной провал.
Да удастся ли им хоть когда-нибудь растормошить Сунако?!
А в её комнате в кромешной темноте (пришлось встать, чтобы задёрнуть шторы) и тишине, снова раздалось бормотание:
- Ты один меня понимаешь. Не предашь, не сделаешь больно…
... чёрная-чёрная дыра вместо сердца...
Всё началось с книги и светильника.
Сунако никогда не любила сказки. Все эти глупости про магов и воинов, прекрасных принцесс, злобных врагов и непременный счастливый конец были ей не по душе. А потому удивительно, как эта книга попалась ей на глаза, и непонятно, почему она её открыла. В глаза бросился эпиграф:
«В молчании слово,
А свет лишь во тьме...»*
С её точки зрения, это было настолько абсурдное заявление, что она расхохоталась и с шумом захлопнула книгу, чтобы (Сунако была уверена в этом) больше к ней не возвращаться. Но сомнения уже были посеяны, им оставалось только дать всходы, и бесполезно было пытаться убеждать себя в том, что ничего не произошло, что это были просто слова, глупые вирши, не имеющие под собой никакого смысла.
А уже вечером Сунако играла со светильником. Она звонко и часто щёлкала выключателем, наблюдая за тем, как при включённом свете мрак становится непрогляднее. Чем ярче свет, тем гуще тьма и наоборот. А вот днём в залитой солнечным светом гостиной света лампы было почти не видно.
Это был забавный опыт, и потом Сунако стала часто развлекать себя играми со светом. Она старалась не делать из этого никаких выводов, просто наблюдала за происходящим и знай себе щёлкала выключателем.
Особенно трудно в такие моменты было не думать о Кёхее.
В кромешной тьме, окружавшей её, он сиял только ярче. Ослепительно яркий и, как это ни банально, затмевающий собой даже солнце, Кёхей, в свою очередь, делал её вечную спутницу темноту ещё чернее, ещё непрогляднее. И она, мрачная девочка, рядом с ним была тенью. Чёрной плотной тенью, которая, чем ярче солнце, тем отчётливее.
Никакой угрозы растаять и раствориться в его свете. Наоборот, возможность стать ещё более пугающей и мрачной.
Как Сунако ни пыталась об этом не думать, не понять этого она не могла. А, поняв, взглянула на Кёхея новыми глазами.
Она могла находиться рядом с ним безбоязненно. Могла быть его тенью, всегда рядом, пусть и незаметно. Могла любить его. Да, действительно. Могла, наплевав на фанаток, окружающих и прежние комплексы любить сияющее создание. Потому что родная темнота, Сунако знала точно, одобрит этот выбор.
Старшая школа Мори надолго запомнит ту сверхъестественную бурю, что разразилась после того, как Накахара Сунако осознала и приняла собственные чувства к Такано Кёхею. Потом пришлось заново стеклить окна, заказывать парты взамен разбитых в щепу и отпаивать особенно впечатлительных учениц валерьянкой.
Кёхей в тот день вернулся домой в приподнятом настроении. Он был взъерошен, как обычно, и сиял. Но на этот раз ещё и от счастья.
В комнату Сунако Кёхей давно ходил как в свою собственную, разве что удосуживался постучать перед тем, как войти. И на этот раз он остался верен себе.
- Эй, Накахара, что за хрень ты сегодня устроила? Юки вон до сих пор Ранмару с Такенагой успокоительным отпаивают. Ты его чуть партой не укокошила. Признавайся, за что?
- Значит, был повод, – буркнула Сунако, сильнее закутываясь в одеяло.
Осознать-то она осознала, но вот принять пока что не могла.
- Не смеши меня, в твоём случае это, поди, как обычно какой-нибудь пустяк. Признавайся, не успела диск с новым ужастиком купить?
Самоуверенности Кёхею было не занимать, скромностью он никогда не отличался, поэтому молодой человек плюхнулся на кровать Сунако, заняв добрую половину. Накахара пробормотала под нос что-то про длинные ноги, а вслух заявила:
- Отстань, я хочу побыть одна!
- Щас, разбежался! Пока ужин не приготовишь, не видать тебе покоя! – Словно в знак того, что Кёхей не шутит, в животе у него громко забурчало.
- Мерзкое сияющее создание! Когда-нибудь я спляшу на твоей могиле, и это будет самое восхитительное, что когда-либо происходило в моей жизни, – проворчала она, шумно выбираясь из уютного кокона, в котором сидела.
Кёхей лишь фыркнул в ответ. Он никогда не воспринимал её угрозы всерьёз. Когда девушка встала и направилась к выходу, он слегка подтолкнул её в спину и довольно захохотал, увидев её искажённое злобой лицо.
Знал, паршивец, что ей такое не нравится, и всё равно сделал!
Снова отвернувшись к двери, Сунако улыбнулась. Кёхей, конечно, был редкостным эгоистом, и характер у него просто невыносимый, но от их перепалок удовольствие получали оба.
В их отношениях ничего не изменилось. Потому что они ей нравились такими, как есть. Любить Кёхея и не знать об этом было так же легко, как любить его, прекрасно зная о своих чувствах. Просто теперь рядом с ним стало немножко легче. Нечто ранее непонятное, тревожившее душу и вызывавшее беспокойство, обрело имя. И Сунако почувствовала себя свободнее.
Просто жить с ним под одной крышей, ругаться, соревноваться, смотреть вместе фильмы, ввязываться в неприятности – для счастья этого было достаточно.
Сунако часто жаловалась Хироси на Кёхея, хотя и прекрасно знала, что последний терпеть этого не может. Но дразнить его было забавно. А ещё Хироси можно было рассказать то, что она не могла поведать никому из живых друзей. И надо же так случиться, что именно Хироси и стал катализатором начала их отношений в классическом понимании этого слова.
- Только ты меня понимаешь... – бормотала Сунако, сидя перед другом. Друг глазел на неё пластмассовыми глазами и не выражал никаких эмоций. Кукла. Но для Сунако именно молчаливое одобрение, которым отвечал ей Хироси, было всего дороже. Он не кидался критиковать её, давать советы или сочувствовать. Просто слушал и молчал, когда она изливала душу. И после таких исповедей становилось гораздо легче.
В этот раз поток жалоб был прерван Сиюящим созданием, которое запнулось за порог и громко выругалось.
- Накахара, чтоб тебя, какого хрена тут такой высокий порог?
- Так тебе и надо! Нечего подслушивать, – не без злорадства отозвалась она.
Он тут же надулся:
- Больно надо мне в твоё нытьё вслушиваться. Я просто мимо проходил.
- А ко мне зачем зашёл? – Сунако даже посмотрела на него. Уверенно, смело, как не делала этого раньше, до опытов со светильником, и с любопытством: очень уж интересно за его реакцией понаблюдать.
Кёхей стушевался, опустил глаза и даже застенчиво шаркнул ножкой.
- Да так... Случайно получилось. И вообще, – смущение он всегда старался скрыть за задиристостью, – уже время ужина, а его что-то не видать. Ну-ка мухой метнулась и сготовила!
Сунако ощерилась, собираясь дать отпор:
- Я тебе не прислуга, чтобы твои приказы выполнять!..
Она любила эти перепалки, когда можно было посоревноваться в сквернословии и остроумии. Знала, что в итоге сдастся и пойдёт на кухню, но всё равно не могла устоять от ссоры. Потому что с ним. Потому что так близко к нему, что её тьма становится почти непроглядной. Потому что эти перепалки – их с Кёхеем игра. И ему тоже нравится в ней участвовать.
Вечером, сидя перед телевизором в её комнате, Кёхей пробормотал, тихо, неразборчиво, словно должен был выговориться, но не хотел, чтобы она услышала:
- Знаешь, Накахара, почему для меня ты навсегда останешься идиоткой? Потому что в тебе столько любви и тепла, а ты даришь его каким-то пластмасскам, которые ничего не дают взамен. Глупее поступка в жизни не видел.
На мгновение он перестал быть обычным задиристым эгоистом Кёхеем, колючим и никого к себе не подпускающим, а немного открылся перед Сунако, показал того себя, которого скрывал от всех, чтобы защитить. У Сунако от этого жеста перехватило дыхание.
- И что ты предлагаешь? Бегать по улице и обнимать всех встречных с предложением: «Я хочу поделиться с вами любовью»?
Кёхей хихикнул, и от этого его возмущённое ворчание прозвучало несерьезно:
- Вот вечно ты всё наизнанку выворачиваешь! При чём здесь какие-то левые прохожие? Есть же те, кто всегда рядом с тобой, только они не куклы, они живые. Так почему бы...
- Эй, ты случайно не себя имеешь в виду? – перебила его Сунако. Она даже оторвала взгляд от экрана и посмотрела на сидящего на расстоянии вытянутой руки Кёхея.
Он насупился совсем по-детски и пробурчал:
- А хоть бы и себя? Имеешь что-то против? Вот только не надо заводить пластинку про «сияющее создание».
Сунако смотрела на него и молчала. Она понимала, что для Кёхея этот разговор очень важен. Это практически излияние души. Для него, всегда нуждавшегося в тепле и ласке и не получавшего их, ответ Сунако был очень важен. Можно было рассмеяться, обратить всё в шутку и оставить на сердце Кёхея ещё одну незаживающую рану. Можно было промолчать, и тогда он больше никогда не откроется ей. А можно открыться в ответ. Очень рискованный и серьёзный шаг, но она попробует.
- Я не умею делиться теплом с живыми. Но хочешь, я попробую?
Они смотрели друг на друга, серьёзные, как никогда в подобных разговорах прежде, смотрели в полной тишине, потому что любые другие слова были бы излишни. Иногда гораздо важнее не сказать, а почувствовать.
Это не было традиционным признанием. Это было куда интимнее, глубже, серьёзнее. Почти как предложение руки и средца.
Раньше Сунако казалось, что после признания всё изменится. Мир станет другим, он станет другим, она станет другой. Вернётся к себе прежней, глупышке, пытающейся казаться лучше, чем на самом деле. Но всё осталось по-прежнему. Под ногами Сунако не разверзлась земля, не донеслось раската грома – предвестника грядущих перемен, даже свет не мигнул (хотя какой свет, в её комнате как обычно было темно хоть глаз выколи). Кёхей в одночасье не обратился в идеального мужчину – героя любовных романов. Да и Сунако по-прежнему было ой как далеко до леди. Внешне всё осталось как было. Но всё равно что-то неуловимо изменилось.
Теперь можно было как бы невзначай положить голову ему на плечо во время традиционного ночного просмотра фильма ужасов. Или даже позволить себя обнять.
Ей нравилось прикасаться к нему. Нравилось делать его счастливым. Ему было нужно совсем немного, и счастливым его могло сделать даже простое ободряющее рукопожатие. А когда был счастлив Кёхей, была счастлива и Сунако.
Остальные обитатели особняка ничего не замечали. Они по-прежнему синхронно закатывали глаза, наблюдая за традиционной утренней перепалкой Сунако и Кёхея. И, как и прежде, не оставляли надежды как-нибудь свести этих двоих.
Заметила всё Ной. Как-то придя в гости она долго сверлила взглядом Сунако, а потом заявила:
- Мне кажется, ты похорошела в последнее время. Неужели влюбилась? Кто он, Сунако-чан?
Сунако, крошившая дайкон, едва не отрезала себе палец. Она бросила на подругу испуганный взгляд и неохотно буркнула:
- Глупости. Ни в кого я не влюбилась!
- Но ты такая счастливая. Такая загадочная. И ты... сияешь!..
И никакие уверения в обратном не переубедили Ной. Та догадалась обо всём с первого взгляда и окончательно убедилась, наблюдая за тем, как Сунако обхаживает Кёхея за обедом. Парни, может, и не замечают такие вещи, но от Ной не укрылось, что именно Кёхею всегда доставался самый вкусный кусочек (раньше Сунако ни для кого не делала различия) и что Сунако норовит будто невзначай коснуться его руки, стоит ей оказаться рядом. Очевидные для любой женщины сигналы. Не удивительно, что Ной их заметила. Она не стала рассказывать об этом остальным, только поздравила Сунако и пожелала ей счастья. И пусть Накахара сделала вид, что не понимает, о чём ей говорят, получить одобрение и поддержку подруги всё равно было приятно.
- Эй, я же просила тебя не разбрасывать носки где попало! – кричала Сунако, размахивая в воздухе парой мокрых носков. – Я теперь не могу найти пару для половины!
Кёхей даже не оторвался от экрана, на котором самозабвенно играл в одну из любимых стрелялок. Он недовольно скривился, будто слышал эти слова не в первый раз. Впрочем, так оно и было.
- Ну и что? Невелика потеря. Всё равно в ботинках никто не видит, какие у меня носки.
- А если ты решишь наведаться к кому-нибудь в гости? А физкультура? А дома? Думаешь, нам приятно будет наблюдать, что на одной ноге у тебя белый носок, а на другой – чёрный?
- Ой, Накахара, не начинай! – отмахнулся от неё Кёхей. – Что в гостях, что в школе все пялятся на моё лицо, а не на мои ноги. А вы с ребятами уж как-нибудь переживёте.
Он отвлёкся, пропустил атаку, и на экране высветились большие буквы «игра окончена». Кёхей с досадой отбросил в сторону джойстик и повернулся к девушке.
- Я опять из-за тебя проиграл. Ты что, не можешь прийти в более подходящее время?
- Когда? – Сунако от полноты чувств потрясла в воздухе носками, и несколько брызг долетело даже до Кёхея. – Ты режешься в свои игрушки не переставая. Ты хоть домашнюю работу на завтра делал?
- Могу себе позволить в законный выходной, – Кёхей встал и ленивой походкой приблизился к Сунако. Она отчего-то занервничала и сглотнула. – И вообще, почему ты вечно приходишь ко мне поскандалить? Неужели нельзя найти более приятный повод?
- Например? – пискнула Сунако – голос отказался ей служить.
- Глупый вопрос.
И он наклонился и поцеловал её.
Когда после их признания Сунако решила, что ничего не изменилось, она ошиблась. В их с Кёхеем отношениях стало слишком много прикосновений. И поцелуев. Поцелуев не по принуждению, лишённых чувств и какого-либо значения, а настоящих, по любви. Теперь про их поцелуй нельзя было сказать: это не считается. Теперь каждый поцелуй был по-своему значим. И Сунако ценила каждый из них.
Потянулись длинные, счастливые дни. Как и для всех влюблённых, безоблачное счастье перемежалось с облачками недовольства, тучками ссор, а иногда и целыми ураганами скандалов. Ругаться они любили и делали это так же самозабвенно, как и любили друг друга. Для Сунако это были идеальные отношения. И она была уверена, что так будет всегда.
Со времён того злополучного признания в тринадцать лет она впервые решилась снова поверить. Кёхей не был идеален, но и она была не эталоном женщины. Они просто приняли друг друга как есть, раскрылись друг перед другом. Для неё в целом свете не было никого ближе Кёхея. Он не предаст её, если обидит – попросит прощения, поддержит, если необходимо, и всегда будет рядом. Ему можно верить, его можно любить.
Так думала Сунако.
Но как же она ошибалась!
В мире нет ничего вечного.
В чёрной-чёрной комнате...
Ей никогда не забыть тот день. Прошло уже больше месяца, но события настолько свежи в памяти, будто это было только вчера.
Пока Кёхей собирался на работу, Сунако собрала ему бенто. На этот раз она превзошла саму себя и знала наверняка, что сослуживцы Кёхея в очередной раз позавидуют тому, какая всё-таки у него заботливая «жёнушка». Сегодня он должен был работать почти всю ночь, а потом отсыпаться половину субботы. Впереди были целые выходные, которые они проведут только вдвоём, потому что остальные обитатели особняка собрались разъехаться кто куда.
Стоя в прихожей, девушка прислушалась – не идёт ли кто – и протянула коробку Кёхею.
- Удачи.
Он склонился, и она легко клюнула его в щёку точь-в-точь любящая жена. Сунако знала, что Кёхею это нравится, поэтому не стала лишать его такого удовольствия.
- До завтра, Сунако.
Он махнул ей на прощание рукой и ушёл.
И силуэт его удаляющейся спины навечно впечатался ей в память, будто лобзиком кто вырезал.
В таких случаях обычно говорят: «Когда он уходил, что-то ёкнуло у меня в сердце. Я знала, что надо остановить, не дать уйти, но не решилась. Никогда себя не прощу!» У Сунако ничего не ёкнуло, ничего не дрогнуло. Провожая Кёхея на работу, она была всё так же безоблачно счастлива, как и в течение минувших месяцев. И весь остаток дня девушка, что-то напевая себе под нос, занималась уборкой. У неё уже лежала стопка дисков, которые они посмотрят в выходные, был приготовлен попкорн и чипсы, оставалось только дождаться Кёхея.
Сунако как раз протирала любимую тётушкину вазу, когда в дверь позвонили. Вот тогда-то и ёкнуло, тогда-то и похолодело в груди, задрожали руки.
В дверь трезвонили нетерпеливо, настойчиво, будто хотели переполошить, заранее сообщить о чём-то не хорошем. Такенага, теряя на бегу тапочки, бросился открывать. На пороге стояла Ной, бледная, перепуганная. Она бормотала как заведённая:
- Я видела... видела… - а потом, будто очнувшись, закричала: – Включите же новости! Быстрее!
Её состояние передалось и остальным, поэтому Юки не сразу смог включить нужный канал – тряслись руки.
Экстренные новости прервали все развлекательные передачи. Говорили что-то про обрушившиеся на стройке леса, про число погибших и раненных, называли фамилии. Сунако читала иероглифы будто во сне. Знакомое имя, высветившееся на экране... от него ослабели колени, и она рухнула на пол. С громким звоном разбилась ваза, осколки брызнули во все стороны, и несколько впились ей в ногу. Но ничего этого Сунако не заметила.
... сидит чёрная-чёрная девочка...
Она была в таком шоке, что не сразу смогла заговорить или даже просто пошевелиться. Какая-то часть её разума отметила, как побледнели парни, как залилась слезами Ной, как Такенага бросился к телефону... Происходящее было так страшно, что Сунако никак не могла осознать, что это происходит именно с ней. Это сон, просто дурной сон, сейчас она ещё немного его посмотрит и проснётся. Но уже начали неприятно ныть порезы и ушибленное при падении на пол колено, так что надежды на то, что Сунако всё это только мерещится, почти не осталось.
Когда-то она обещала Кёхею, что с радостью спляшет на его могиле. Так почему теперь ей совсем невесело?
На опознание Сунако шла как на эшафот.
На негнущихся ногах она приблизилась к телу, и врач отбросил простыню.
Нет, этот кусок мёртвой обезображенной плоти не мог быть сияющим созданием!
Сунако, видавшая в фильмах ужасов и не такое, прикрыла рот рукой. Она неуверенно коснулась светлых волос, порыжевших от крови. Волос, в которые ей так нравилось запускать пальцы. Провела кончиками пальцев по щеке, холодной и какой-то шершавой, и вспомнила, какой она была на ощупь раньше.
Это могло произойти с кем угодно, только не с ним.
Сияющее создание не могло умереть. Не имело права! Она поверила ему, открылась, потому что знала, что он не предаст. Как же она ошибалась!
Сунако упала перед телом на колени, вцепилась в его руку и завыла. Не заплакала, не закричала, а завыла. Потому что в груди было больно так, будто из неё вырвали сердце.
- Предатель! – провыла она. – Предатель! Ты ведь обещал, обещал! Предатель!
Она погрузилась в своё горе с головой, захлебнулась в нём, утонула, так что перестала замечать происходящее. Ей не было дела до тихо всхлипывающего Юки, до рыдающей навзрыд Ной, и до бледных Ранмару с Такенагой. Такенага до крови закусил губу, а Ранмару вцепился в своё левое запястье правой рукой с такой силой, что на следующий день выступили чёрные синяки.
... а в груди у чёрной-чёрной девочки...
Сунако оттаскивали от тела три санитара.
Она, всегда с невозмутимым видом наблюдавшая за смертями на экране, теперь закатила настоящую истерику, не давала себя увести и знай обвиняла Кёхея в предательстве.
К похоронам девушка отошла, кажется, взяла себя в руки и выглядела вполне сносно. Но это была не прежняя Сунако. И даже не та Сунако, что только-только переехала в особняк. Из неё словно высосали все цвета. Теперь она была бледной, блёклой и незаметной. Тень от прежней Сунако. Жалкое подобие.
Её свет исчез, её больше некому оттенять. Осталась только пустота.
На следующий день после похорон Сунако заперлась в своей комнате и отказалась выходить. Потому что в этом больше не было смысла. Потому что больше никому нельзя верить. Потому что теперь она мертва.
Если бы не Хироси и его молчаливая поддержка, она бы наложила на себя руки. Жить без сердца было невыносимо, боль в груди затмевала всё, не хотелось даже шевелиться, потому что от каждого нового движения по телу расходились новые волны боли.
Живые умирают, покидают, делают больно и тем самым предают. Живым нельзя верить, нельзя подпускать их слишком близко, нельзя их любить.
Она была глупа, когда поверила словам сияющего создания, когда решила отвернуться от кукол и попробовать любить кого-нибудь живого. Сделало ли это её счастливой? Ненадолго. Гораздо больше эта попытка принесла боли. А вот Хироси как стоял так и стоит. Бесконечно верный и надежный. Лучший друг, который никогда не предаст. И Сунако, схватив Хиоси за пластмассовую руку, самозабвенно зашептала:
- Только ты меня понимаешь. Не предашь, не ранишь...
Потом это станет её молитвой, и Хироси будет спокойно слушать и молча ободрять.
Куклы не люди, им чужды эмоции. Но и недолговечность, свойственная людям, им не грозит. Куклы не умирают. Куклы мертвы...
И Сунако тоже мертва. Уже мертва, хотя и ещё жива.
Без сияющего создания её нет. Свет есть только во тьме. Но и тьмы без света тоже нет.
То, что осталось, - пустая оболочка, бледная тень, которая тоже скоро исчезнет. У Сунако нет желания что-то менять. Пусть всё идёт как идёт. И может быть, когда-нибудь они с сияющим созданием снова встретятся.
Вот только произойдёт это не раньше чем в следующей жизни. И всё, что она может, это ускорить её наступление.
... чёрная-чёрная дыра вместо сердца...
Автор: ItsukiRingo
Бета: ItsukiRingo
Фендом: Yamato Nadeshiko Shichi Henge/Семь обличий Ямато Надэсико
Дисклеймер: все принадлежит Томоко Хаякава
Предупреждение: ООС (наверное)
Персонажи: Кёхей/Сунако
Жанр: дарк, трагедия
Рейтинг: PG
Размер: мини
Статус: завершён
Размещение: только с разрешения
От автора: Очередной литературный эксперимент. История-воспоминание.
Я не знаю, как это описать...
читать дальше В чёрной-чёрной комнате в чёрном-чёрном углу сидит чёрная-чёрная девочка, а в груди у чёрной-чёрной девочки чёрная-чёрная дыра вместо сердца...
Ещё жива, но уже мертва. Пустой каркас, кучка костей и плоти, лишённая жизни. И пусть сердце ещё бьётся, грудь вздымается от дыхания и иногда приходится позволять им практически впихивать в неё еду, она лишь манекен. Марионетка с обрезанными нитями, неспособная ни двигаться, ни жить дальше.
Безразличие. Уныние. И горе. А ещё, кажется, лёгкое безумие, потому что остальные смотрят на неё с жалостью, будто она больна.
Но она не больна. Потому что больные ещё могут двигаться вперёд и либо переступить черту, либо выздороветь и жить дальше. А у неё нет пути ни вперёд, ни назад. Она уже мертва.
- Сунако-чан… - робко окликнула её Ной. – Я принесла ужин. Поешь, пожалуйста, хоть немного. Ты уже третий день ничего не ешь. Нельзя так.
Ной, раньше с лёгкостью вбегавшая в комнату подруги, чтобы броситься той на шею и громко, в лицах рассказать о том, что интересного произошло за день, теперь робко топталась на пороге и говорила тихо, словно и впрямь была в помещении с покойником. Мрачная обитель Сунако не изменилась: всё такая же тёмная и пугающая, никуда не делись заспиртованные животные и органы в банках, манекены, а возле выключенного телевизора веером лежали диски. Всё по-прежнему. Вот только иногда Ной казалось, что здесь витает запах разложения, холодно и зябко, и временами чудится, что чьи-то холодные мёртвые пальцы хватают за плечи, руки, шею... Теперь бойкая Ной боялась оставаться в комнате Сунако надолго.
Раньше комната Сунако была похожа на склеп. Теперь она была склепом.
На просьбу подруги Накахара не ответила. Лишь крепче схватила Хироси за пластмассовую руку и продолжила что-то неразборчиво бормотать. Она сидела, сгорбившись в самом тёмном углу комнаты, обнимала свой любимый анатомический манекен и без конца что-то говорила, тихо, неразборчиво, а оттого так жутко, что пробирало до костей. Прежняя Сунако и в половину не была такой жуткой, как теперь. Раньше в ней ещё оставалось немного света, теперь же не было ничего, кроме тьмы.
В чёрной-чёрной комнате...
Она была этой чёрной девочкой. Из тех, которыми пугают перед сном детишек. И иногда ей казалось, что она слышит, как завывает ветер, гуляющий сквозь чёрную дыру в её груди. Протяжно, тонко и жалобно, словно плачет. Тогда Сунако крепче прижимала к себе Хироси, потому что знала: уж ему-то можно доверять, и продолжала шептать слова, ставшие для неё то ли молитвой, то ли заклинанием:
- Хироси-кун, только ты меня понимаешь! Не предашь, не ранишь. Только тебе я могу доверять. Ты не вероломное сияющее создание. Хироси-кун, только ты меня понимаешь...
Троица её сожителей ходила мимо её комнаты на цыпочках. Юки, проходя возле её двери, всегда испуганно всхлипывал. Тамао часто топталась на пороге и не решалась даже постучаться. И только Ной отваживалась хотя бы войти внутрь.
Какая-то часть Сунако (ещё, видно, не совсем умершая) знала, что так вести себя глупо и эгоистично, что страдает не только она, остальным тоже нелегко, но проще было не обращать на эти мысли внимания, забыть о них, отринуть прочь. И продолжать жалеть себя, ещё сильнее, чем раньше, когда ей было тринадцать. Потому что та боль, что она испытывала, не шла ни в какое сравнение с нынешней.
Тогда она просто была ранена в самое сердце. Больно, обидно, но можно пережить. Теперь она была убита, мертва и просто сидела в углу, ожидая физической смерти.
... сидит чёрная-чёрная девочка...
- Только ты меня понимаешь... Не сделаешь больно, не предашь, не обманешь, как он...
- Нет, так нельзя!
Сунако вздрогнула от пронзительного крика Ной. Та пулей пронеслась мимо скорчившейся в углу подруги и с шумом раздвинула плотные шторы. Раньше она бы не справилась с ними в одиночку, но сейчас тяжёлая портьерная ткань показалась легчайшим шёлком. В воздух взвилась пыль, и Ной закашлялась, прикрыв лицо рукой. В комнате стало светлее и ещё неуютнее: грязное неухоженное место, больше похожее на берлогу какого-нибудь зверя, а не на обитель, пусть и мрачную, девушки. Даже когда-то давно во время приступов хандры Накахара не позволяла себе так запускать комнату.
- Не смей! – зашипела Сунако, как испуганная кошка. – Перестань сейчас же! Прочь! Прочь! Прочь! Оставь меня одну. Наедине...
Сначала Ной испуганно отступила, но потом гнев, приведший её сюда, придал сил. В конце концов, сколько можно молча наблюдать за тем, как лучшая подруга чахнет буквально на глазах. Да её же скоро от Жозефины только по одежде отличить можно будет!
- Сунако-чан! Может, хватит уже? – уперев руки в бока, Касахара начала наступать на подругу. – Ты ведь совсем не выходишь, ничего не ешь, ничем не интересуешься, только сидишь в своём углу и бормочешь какую-то жуть. Так нельзя!
- Кто это сказал? – грубо отозвалась Сунако и уселась в свой угол носом к стене, чтобы свет меньше слепил глаза.
- Я! И я не раз ещё повторю. Нельзя хоронить себя заживо. Выйди подыши свежим воздухом, весна на дворе, всё цветет, всё пахнет. Я понимаю, тебе тяжело. Но ведь и нам не легче.
- Вам никогда не понять. Никогда, – упрямо пробормотала Сунако. Она будто и не слышала, что ей говорила Ной. – Уходи из моей комнаты. Оставь меня одну. Не хочу никого видеть.
Это было бесполезно. Чёртово ослиное упрямство Накахары!
За последний месяц Ной во второй раз попыталась воззвать к разуму подруги, но тщетно. Сунако не слышала никого и ничего. Она спряталась в кокон собственной боли, свернулась в нём калачиком и отказывалась возвращаться во внешний мир. Накахара почти всегда трусливо бежала от правды, от проблем, но сейчас она превзошла саму себя. Больше месяца безвылазно сидеть в комнате и, кажется, делать всё для того, чтобы или сойти с ума, или умереть от слабости.
Ной тяжело вздохнула и бросила полный боли взгляд на подругу. Только бы не заплакать, не разреветься у неё на глазах. Позже, на груди у Такенаги, можно будет дать волю чувствам, промочить его футболку насквозь слезами, как она делала это почти каждый день минувшего месяца. Он будет хлопать её по плечу, бормотать неуклюжие слова утешения и с трудом сдерживаться, чтобы не расплакаться вместе с ней.
В очередной раз она уходит из этой комнаты ни с чем.
... а в груди у чёрной-чёрной девочки...
- Сунако-чан. Ты выспись, пожалуйста. И поужинай. Госпожа Накахара специально для тебя приготовила. Ещё там шоколад и твоё любимое мороженое. Попробуй.
Сунако и ухом не повела, будто Ной с каменным изваянием говорила. Она вздохнула ещё раз и вышла из комнаты, бесшумно закрыв дверь.
Бесполезно. Всё бесполезно.
- Нам тоже тяжело, – повторила Ной, обращаясь к двери, и побрела к лестнице. В глазах уже закипали слёзы, и Мине, застывшая на пороге кухни с прижатой к груди поварёшкой в надежде на то, что племянница всё-таки отведает её стряпню, всё поняла по убитому виду Касахары. Очередной провал.
Да удастся ли им хоть когда-нибудь растормошить Сунако?!
А в её комнате в кромешной темноте (пришлось встать, чтобы задёрнуть шторы) и тишине, снова раздалось бормотание:
- Ты один меня понимаешь. Не предашь, не сделаешь больно…
... чёрная-чёрная дыра вместо сердца...
Всё началось с книги и светильника.
Сунако никогда не любила сказки. Все эти глупости про магов и воинов, прекрасных принцесс, злобных врагов и непременный счастливый конец были ей не по душе. А потому удивительно, как эта книга попалась ей на глаза, и непонятно, почему она её открыла. В глаза бросился эпиграф:
«В молчании слово,
А свет лишь во тьме...»*
С её точки зрения, это было настолько абсурдное заявление, что она расхохоталась и с шумом захлопнула книгу, чтобы (Сунако была уверена в этом) больше к ней не возвращаться. Но сомнения уже были посеяны, им оставалось только дать всходы, и бесполезно было пытаться убеждать себя в том, что ничего не произошло, что это были просто слова, глупые вирши, не имеющие под собой никакого смысла.
А уже вечером Сунако играла со светильником. Она звонко и часто щёлкала выключателем, наблюдая за тем, как при включённом свете мрак становится непрогляднее. Чем ярче свет, тем гуще тьма и наоборот. А вот днём в залитой солнечным светом гостиной света лампы было почти не видно.
Это был забавный опыт, и потом Сунако стала часто развлекать себя играми со светом. Она старалась не делать из этого никаких выводов, просто наблюдала за происходящим и знай себе щёлкала выключателем.
Особенно трудно в такие моменты было не думать о Кёхее.
В кромешной тьме, окружавшей её, он сиял только ярче. Ослепительно яркий и, как это ни банально, затмевающий собой даже солнце, Кёхей, в свою очередь, делал её вечную спутницу темноту ещё чернее, ещё непрогляднее. И она, мрачная девочка, рядом с ним была тенью. Чёрной плотной тенью, которая, чем ярче солнце, тем отчётливее.
Никакой угрозы растаять и раствориться в его свете. Наоборот, возможность стать ещё более пугающей и мрачной.
Как Сунако ни пыталась об этом не думать, не понять этого она не могла. А, поняв, взглянула на Кёхея новыми глазами.
Она могла находиться рядом с ним безбоязненно. Могла быть его тенью, всегда рядом, пусть и незаметно. Могла любить его. Да, действительно. Могла, наплевав на фанаток, окружающих и прежние комплексы любить сияющее создание. Потому что родная темнота, Сунако знала точно, одобрит этот выбор.
Старшая школа Мори надолго запомнит ту сверхъестественную бурю, что разразилась после того, как Накахара Сунако осознала и приняла собственные чувства к Такано Кёхею. Потом пришлось заново стеклить окна, заказывать парты взамен разбитых в щепу и отпаивать особенно впечатлительных учениц валерьянкой.
Кёхей в тот день вернулся домой в приподнятом настроении. Он был взъерошен, как обычно, и сиял. Но на этот раз ещё и от счастья.
В комнату Сунако Кёхей давно ходил как в свою собственную, разве что удосуживался постучать перед тем, как войти. И на этот раз он остался верен себе.
- Эй, Накахара, что за хрень ты сегодня устроила? Юки вон до сих пор Ранмару с Такенагой успокоительным отпаивают. Ты его чуть партой не укокошила. Признавайся, за что?
- Значит, был повод, – буркнула Сунако, сильнее закутываясь в одеяло.
Осознать-то она осознала, но вот принять пока что не могла.
- Не смеши меня, в твоём случае это, поди, как обычно какой-нибудь пустяк. Признавайся, не успела диск с новым ужастиком купить?
Самоуверенности Кёхею было не занимать, скромностью он никогда не отличался, поэтому молодой человек плюхнулся на кровать Сунако, заняв добрую половину. Накахара пробормотала под нос что-то про длинные ноги, а вслух заявила:
- Отстань, я хочу побыть одна!
- Щас, разбежался! Пока ужин не приготовишь, не видать тебе покоя! – Словно в знак того, что Кёхей не шутит, в животе у него громко забурчало.
- Мерзкое сияющее создание! Когда-нибудь я спляшу на твоей могиле, и это будет самое восхитительное, что когда-либо происходило в моей жизни, – проворчала она, шумно выбираясь из уютного кокона, в котором сидела.
Кёхей лишь фыркнул в ответ. Он никогда не воспринимал её угрозы всерьёз. Когда девушка встала и направилась к выходу, он слегка подтолкнул её в спину и довольно захохотал, увидев её искажённое злобой лицо.
Знал, паршивец, что ей такое не нравится, и всё равно сделал!
Снова отвернувшись к двери, Сунако улыбнулась. Кёхей, конечно, был редкостным эгоистом, и характер у него просто невыносимый, но от их перепалок удовольствие получали оба.
В их отношениях ничего не изменилось. Потому что они ей нравились такими, как есть. Любить Кёхея и не знать об этом было так же легко, как любить его, прекрасно зная о своих чувствах. Просто теперь рядом с ним стало немножко легче. Нечто ранее непонятное, тревожившее душу и вызывавшее беспокойство, обрело имя. И Сунако почувствовала себя свободнее.
Просто жить с ним под одной крышей, ругаться, соревноваться, смотреть вместе фильмы, ввязываться в неприятности – для счастья этого было достаточно.
Сунако часто жаловалась Хироси на Кёхея, хотя и прекрасно знала, что последний терпеть этого не может. Но дразнить его было забавно. А ещё Хироси можно было рассказать то, что она не могла поведать никому из живых друзей. И надо же так случиться, что именно Хироси и стал катализатором начала их отношений в классическом понимании этого слова.
- Только ты меня понимаешь... – бормотала Сунако, сидя перед другом. Друг глазел на неё пластмассовыми глазами и не выражал никаких эмоций. Кукла. Но для Сунако именно молчаливое одобрение, которым отвечал ей Хироси, было всего дороже. Он не кидался критиковать её, давать советы или сочувствовать. Просто слушал и молчал, когда она изливала душу. И после таких исповедей становилось гораздо легче.
В этот раз поток жалоб был прерван Сиюящим созданием, которое запнулось за порог и громко выругалось.
- Накахара, чтоб тебя, какого хрена тут такой высокий порог?
- Так тебе и надо! Нечего подслушивать, – не без злорадства отозвалась она.
Он тут же надулся:
- Больно надо мне в твоё нытьё вслушиваться. Я просто мимо проходил.
- А ко мне зачем зашёл? – Сунако даже посмотрела на него. Уверенно, смело, как не делала этого раньше, до опытов со светильником, и с любопытством: очень уж интересно за его реакцией понаблюдать.
Кёхей стушевался, опустил глаза и даже застенчиво шаркнул ножкой.
- Да так... Случайно получилось. И вообще, – смущение он всегда старался скрыть за задиристостью, – уже время ужина, а его что-то не видать. Ну-ка мухой метнулась и сготовила!
Сунако ощерилась, собираясь дать отпор:
- Я тебе не прислуга, чтобы твои приказы выполнять!..
Она любила эти перепалки, когда можно было посоревноваться в сквернословии и остроумии. Знала, что в итоге сдастся и пойдёт на кухню, но всё равно не могла устоять от ссоры. Потому что с ним. Потому что так близко к нему, что её тьма становится почти непроглядной. Потому что эти перепалки – их с Кёхеем игра. И ему тоже нравится в ней участвовать.
Вечером, сидя перед телевизором в её комнате, Кёхей пробормотал, тихо, неразборчиво, словно должен был выговориться, но не хотел, чтобы она услышала:
- Знаешь, Накахара, почему для меня ты навсегда останешься идиоткой? Потому что в тебе столько любви и тепла, а ты даришь его каким-то пластмасскам, которые ничего не дают взамен. Глупее поступка в жизни не видел.
На мгновение он перестал быть обычным задиристым эгоистом Кёхеем, колючим и никого к себе не подпускающим, а немного открылся перед Сунако, показал того себя, которого скрывал от всех, чтобы защитить. У Сунако от этого жеста перехватило дыхание.
- И что ты предлагаешь? Бегать по улице и обнимать всех встречных с предложением: «Я хочу поделиться с вами любовью»?
Кёхей хихикнул, и от этого его возмущённое ворчание прозвучало несерьезно:
- Вот вечно ты всё наизнанку выворачиваешь! При чём здесь какие-то левые прохожие? Есть же те, кто всегда рядом с тобой, только они не куклы, они живые. Так почему бы...
- Эй, ты случайно не себя имеешь в виду? – перебила его Сунако. Она даже оторвала взгляд от экрана и посмотрела на сидящего на расстоянии вытянутой руки Кёхея.
Он насупился совсем по-детски и пробурчал:
- А хоть бы и себя? Имеешь что-то против? Вот только не надо заводить пластинку про «сияющее создание».
Сунако смотрела на него и молчала. Она понимала, что для Кёхея этот разговор очень важен. Это практически излияние души. Для него, всегда нуждавшегося в тепле и ласке и не получавшего их, ответ Сунако был очень важен. Можно было рассмеяться, обратить всё в шутку и оставить на сердце Кёхея ещё одну незаживающую рану. Можно было промолчать, и тогда он больше никогда не откроется ей. А можно открыться в ответ. Очень рискованный и серьёзный шаг, но она попробует.
- Я не умею делиться теплом с живыми. Но хочешь, я попробую?
Они смотрели друг на друга, серьёзные, как никогда в подобных разговорах прежде, смотрели в полной тишине, потому что любые другие слова были бы излишни. Иногда гораздо важнее не сказать, а почувствовать.
Это не было традиционным признанием. Это было куда интимнее, глубже, серьёзнее. Почти как предложение руки и средца.
Раньше Сунако казалось, что после признания всё изменится. Мир станет другим, он станет другим, она станет другой. Вернётся к себе прежней, глупышке, пытающейся казаться лучше, чем на самом деле. Но всё осталось по-прежнему. Под ногами Сунако не разверзлась земля, не донеслось раската грома – предвестника грядущих перемен, даже свет не мигнул (хотя какой свет, в её комнате как обычно было темно хоть глаз выколи). Кёхей в одночасье не обратился в идеального мужчину – героя любовных романов. Да и Сунако по-прежнему было ой как далеко до леди. Внешне всё осталось как было. Но всё равно что-то неуловимо изменилось.
Теперь можно было как бы невзначай положить голову ему на плечо во время традиционного ночного просмотра фильма ужасов. Или даже позволить себя обнять.
Ей нравилось прикасаться к нему. Нравилось делать его счастливым. Ему было нужно совсем немного, и счастливым его могло сделать даже простое ободряющее рукопожатие. А когда был счастлив Кёхей, была счастлива и Сунако.
Остальные обитатели особняка ничего не замечали. Они по-прежнему синхронно закатывали глаза, наблюдая за традиционной утренней перепалкой Сунако и Кёхея. И, как и прежде, не оставляли надежды как-нибудь свести этих двоих.
Заметила всё Ной. Как-то придя в гости она долго сверлила взглядом Сунако, а потом заявила:
- Мне кажется, ты похорошела в последнее время. Неужели влюбилась? Кто он, Сунако-чан?
Сунако, крошившая дайкон, едва не отрезала себе палец. Она бросила на подругу испуганный взгляд и неохотно буркнула:
- Глупости. Ни в кого я не влюбилась!
- Но ты такая счастливая. Такая загадочная. И ты... сияешь!..
И никакие уверения в обратном не переубедили Ной. Та догадалась обо всём с первого взгляда и окончательно убедилась, наблюдая за тем, как Сунако обхаживает Кёхея за обедом. Парни, может, и не замечают такие вещи, но от Ной не укрылось, что именно Кёхею всегда доставался самый вкусный кусочек (раньше Сунако ни для кого не делала различия) и что Сунако норовит будто невзначай коснуться его руки, стоит ей оказаться рядом. Очевидные для любой женщины сигналы. Не удивительно, что Ной их заметила. Она не стала рассказывать об этом остальным, только поздравила Сунако и пожелала ей счастья. И пусть Накахара сделала вид, что не понимает, о чём ей говорят, получить одобрение и поддержку подруги всё равно было приятно.
- Эй, я же просила тебя не разбрасывать носки где попало! – кричала Сунако, размахивая в воздухе парой мокрых носков. – Я теперь не могу найти пару для половины!
Кёхей даже не оторвался от экрана, на котором самозабвенно играл в одну из любимых стрелялок. Он недовольно скривился, будто слышал эти слова не в первый раз. Впрочем, так оно и было.
- Ну и что? Невелика потеря. Всё равно в ботинках никто не видит, какие у меня носки.
- А если ты решишь наведаться к кому-нибудь в гости? А физкультура? А дома? Думаешь, нам приятно будет наблюдать, что на одной ноге у тебя белый носок, а на другой – чёрный?
- Ой, Накахара, не начинай! – отмахнулся от неё Кёхей. – Что в гостях, что в школе все пялятся на моё лицо, а не на мои ноги. А вы с ребятами уж как-нибудь переживёте.
Он отвлёкся, пропустил атаку, и на экране высветились большие буквы «игра окончена». Кёхей с досадой отбросил в сторону джойстик и повернулся к девушке.
- Я опять из-за тебя проиграл. Ты что, не можешь прийти в более подходящее время?
- Когда? – Сунако от полноты чувств потрясла в воздухе носками, и несколько брызг долетело даже до Кёхея. – Ты режешься в свои игрушки не переставая. Ты хоть домашнюю работу на завтра делал?
- Могу себе позволить в законный выходной, – Кёхей встал и ленивой походкой приблизился к Сунако. Она отчего-то занервничала и сглотнула. – И вообще, почему ты вечно приходишь ко мне поскандалить? Неужели нельзя найти более приятный повод?
- Например? – пискнула Сунако – голос отказался ей служить.
- Глупый вопрос.
И он наклонился и поцеловал её.
Когда после их признания Сунако решила, что ничего не изменилось, она ошиблась. В их с Кёхеем отношениях стало слишком много прикосновений. И поцелуев. Поцелуев не по принуждению, лишённых чувств и какого-либо значения, а настоящих, по любви. Теперь про их поцелуй нельзя было сказать: это не считается. Теперь каждый поцелуй был по-своему значим. И Сунако ценила каждый из них.
Потянулись длинные, счастливые дни. Как и для всех влюблённых, безоблачное счастье перемежалось с облачками недовольства, тучками ссор, а иногда и целыми ураганами скандалов. Ругаться они любили и делали это так же самозабвенно, как и любили друг друга. Для Сунако это были идеальные отношения. И она была уверена, что так будет всегда.
Со времён того злополучного признания в тринадцать лет она впервые решилась снова поверить. Кёхей не был идеален, но и она была не эталоном женщины. Они просто приняли друг друга как есть, раскрылись друг перед другом. Для неё в целом свете не было никого ближе Кёхея. Он не предаст её, если обидит – попросит прощения, поддержит, если необходимо, и всегда будет рядом. Ему можно верить, его можно любить.
Так думала Сунако.
Но как же она ошибалась!
В мире нет ничего вечного.
В чёрной-чёрной комнате...
Ей никогда не забыть тот день. Прошло уже больше месяца, но события настолько свежи в памяти, будто это было только вчера.
Пока Кёхей собирался на работу, Сунако собрала ему бенто. На этот раз она превзошла саму себя и знала наверняка, что сослуживцы Кёхея в очередной раз позавидуют тому, какая всё-таки у него заботливая «жёнушка». Сегодня он должен был работать почти всю ночь, а потом отсыпаться половину субботы. Впереди были целые выходные, которые они проведут только вдвоём, потому что остальные обитатели особняка собрались разъехаться кто куда.
Стоя в прихожей, девушка прислушалась – не идёт ли кто – и протянула коробку Кёхею.
- Удачи.
Он склонился, и она легко клюнула его в щёку точь-в-точь любящая жена. Сунако знала, что Кёхею это нравится, поэтому не стала лишать его такого удовольствия.
- До завтра, Сунако.
Он махнул ей на прощание рукой и ушёл.
И силуэт его удаляющейся спины навечно впечатался ей в память, будто лобзиком кто вырезал.
В таких случаях обычно говорят: «Когда он уходил, что-то ёкнуло у меня в сердце. Я знала, что надо остановить, не дать уйти, но не решилась. Никогда себя не прощу!» У Сунако ничего не ёкнуло, ничего не дрогнуло. Провожая Кёхея на работу, она была всё так же безоблачно счастлива, как и в течение минувших месяцев. И весь остаток дня девушка, что-то напевая себе под нос, занималась уборкой. У неё уже лежала стопка дисков, которые они посмотрят в выходные, был приготовлен попкорн и чипсы, оставалось только дождаться Кёхея.
Сунако как раз протирала любимую тётушкину вазу, когда в дверь позвонили. Вот тогда-то и ёкнуло, тогда-то и похолодело в груди, задрожали руки.
В дверь трезвонили нетерпеливо, настойчиво, будто хотели переполошить, заранее сообщить о чём-то не хорошем. Такенага, теряя на бегу тапочки, бросился открывать. На пороге стояла Ной, бледная, перепуганная. Она бормотала как заведённая:
- Я видела... видела… - а потом, будто очнувшись, закричала: – Включите же новости! Быстрее!
Её состояние передалось и остальным, поэтому Юки не сразу смог включить нужный канал – тряслись руки.
Экстренные новости прервали все развлекательные передачи. Говорили что-то про обрушившиеся на стройке леса, про число погибших и раненных, называли фамилии. Сунако читала иероглифы будто во сне. Знакомое имя, высветившееся на экране... от него ослабели колени, и она рухнула на пол. С громким звоном разбилась ваза, осколки брызнули во все стороны, и несколько впились ей в ногу. Но ничего этого Сунако не заметила.
... сидит чёрная-чёрная девочка...
Она была в таком шоке, что не сразу смогла заговорить или даже просто пошевелиться. Какая-то часть её разума отметила, как побледнели парни, как залилась слезами Ной, как Такенага бросился к телефону... Происходящее было так страшно, что Сунако никак не могла осознать, что это происходит именно с ней. Это сон, просто дурной сон, сейчас она ещё немного его посмотрит и проснётся. Но уже начали неприятно ныть порезы и ушибленное при падении на пол колено, так что надежды на то, что Сунако всё это только мерещится, почти не осталось.
Когда-то она обещала Кёхею, что с радостью спляшет на его могиле. Так почему теперь ей совсем невесело?
На опознание Сунако шла как на эшафот.
На негнущихся ногах она приблизилась к телу, и врач отбросил простыню.
Нет, этот кусок мёртвой обезображенной плоти не мог быть сияющим созданием!
Сунако, видавшая в фильмах ужасов и не такое, прикрыла рот рукой. Она неуверенно коснулась светлых волос, порыжевших от крови. Волос, в которые ей так нравилось запускать пальцы. Провела кончиками пальцев по щеке, холодной и какой-то шершавой, и вспомнила, какой она была на ощупь раньше.
Это могло произойти с кем угодно, только не с ним.
Сияющее создание не могло умереть. Не имело права! Она поверила ему, открылась, потому что знала, что он не предаст. Как же она ошибалась!
Сунако упала перед телом на колени, вцепилась в его руку и завыла. Не заплакала, не закричала, а завыла. Потому что в груди было больно так, будто из неё вырвали сердце.
- Предатель! – провыла она. – Предатель! Ты ведь обещал, обещал! Предатель!
Она погрузилась в своё горе с головой, захлебнулась в нём, утонула, так что перестала замечать происходящее. Ей не было дела до тихо всхлипывающего Юки, до рыдающей навзрыд Ной, и до бледных Ранмару с Такенагой. Такенага до крови закусил губу, а Ранмару вцепился в своё левое запястье правой рукой с такой силой, что на следующий день выступили чёрные синяки.
... а в груди у чёрной-чёрной девочки...
Сунако оттаскивали от тела три санитара.
Она, всегда с невозмутимым видом наблюдавшая за смертями на экране, теперь закатила настоящую истерику, не давала себя увести и знай обвиняла Кёхея в предательстве.
К похоронам девушка отошла, кажется, взяла себя в руки и выглядела вполне сносно. Но это была не прежняя Сунако. И даже не та Сунако, что только-только переехала в особняк. Из неё словно высосали все цвета. Теперь она была бледной, блёклой и незаметной. Тень от прежней Сунако. Жалкое подобие.
Её свет исчез, её больше некому оттенять. Осталась только пустота.
На следующий день после похорон Сунако заперлась в своей комнате и отказалась выходить. Потому что в этом больше не было смысла. Потому что больше никому нельзя верить. Потому что теперь она мертва.
Если бы не Хироси и его молчаливая поддержка, она бы наложила на себя руки. Жить без сердца было невыносимо, боль в груди затмевала всё, не хотелось даже шевелиться, потому что от каждого нового движения по телу расходились новые волны боли.
Живые умирают, покидают, делают больно и тем самым предают. Живым нельзя верить, нельзя подпускать их слишком близко, нельзя их любить.
Она была глупа, когда поверила словам сияющего создания, когда решила отвернуться от кукол и попробовать любить кого-нибудь живого. Сделало ли это её счастливой? Ненадолго. Гораздо больше эта попытка принесла боли. А вот Хироси как стоял так и стоит. Бесконечно верный и надежный. Лучший друг, который никогда не предаст. И Сунако, схватив Хиоси за пластмассовую руку, самозабвенно зашептала:
- Только ты меня понимаешь. Не предашь, не ранишь...
Потом это станет её молитвой, и Хироси будет спокойно слушать и молча ободрять.
Куклы не люди, им чужды эмоции. Но и недолговечность, свойственная людям, им не грозит. Куклы не умирают. Куклы мертвы...
И Сунако тоже мертва. Уже мертва, хотя и ещё жива.
Без сияющего создания её нет. Свет есть только во тьме. Но и тьмы без света тоже нет.
То, что осталось, - пустая оболочка, бледная тень, которая тоже скоро исчезнет. У Сунако нет желания что-то менять. Пусть всё идёт как идёт. И может быть, когда-нибудь они с сияющим созданием снова встретятся.
Вот только произойдёт это не раньше чем в следующей жизни. И всё, что она может, это ускорить её наступление.
... чёрная-чёрная дыра вместо сердца...
@темы: Кёхей/Сунако, Моё творчество, Yamato Nadeshiko Shichi Henge, Фанфик, Wallflower, Драма, Семь обличий Ямато Надэсико
-
-
12.12.2015 в 21:13тут что-то со знаками препинания
Теперь можно было как бы невзначай положить голову ему на плечо во время традиционного точного просмотра фильма ужасов.
ночного просмотра?
Прошло уже почти больше месяца, н
сколько прошло?))
сначала я думала, что самая грустная часть:
Сунако упала перед телом на колени, вцепилась в его руку и завыла. Не заплакала, не закричала, а завыла. Потому что в груди было больно так, будто из неё вырвали сердце.
но почему-то именно на этой что-то екнуло
Её свет исчез, её больше некому оттенять. Осталась только пустота.
каким образом я не рыдаю в три ручья, я не знаю, наверное, потому что готовилась к чему-то плохому и могу себя сдерживать) не могу, не хочу воспринимать это их историей. только сном, кошмаром, который пройдет, и все будет хорошо)
особенно потому, что трагическая история почему-то представляется мне более реалистичной, чем успешная романтическая. почему-то уже привыкла к мысли, что вот такая подлость как раз может произойти в жизни, а вот всего этого светлого, нежного и доброго - не дождешься((
-
-
12.12.2015 в 21:15-
-
13.12.2015 в 16:11Я где-то после двадцатых томов манги никак не могу отделаться от мысли, что ХЭ у них однозначно не будет, только драма. Вот и приходят в голову такие сюжеты.
а где здесь предупреждение про смерть персонажа?
Так в жанрах же трагедия, так что всё и так понятно.
-
-
13.12.2015 в 17:25нда, мангака натворила бед)))) ввела всех в ожидание неминуемого горя))))
-
-
13.12.2015 в 18:43Как она сказала, пусть хотя бы о том, как им стукнет 16. Ну, или хотя бы 18. Дальше она заглядывать не хочет)
-
-
13.12.2015 в 19:05